Вадим Грязных

12 августа для Вадима — день, когда родилась его мама, и день, когда трагически погиб отец. В последние годы накануне годовщины аварии на «Курске» к Вадиму регулярно обращаются журналисты. Раньше он отказывался от общения с прессой. Впервые Вадим согласился дать интервью как сын погибшего подводника для спецпроекта «Ъ».

Это одна из историй четырех детей подводников «Курска». Другие истории героев спецпроекта «Отсеки памяти» можно прочитать здесь.

О детстве и семье

Я помню свою жизнь только с 12 лет. Все, что было до этого,— не помню. В моих воспоминаниях есть только пара небольших историй — какие-то фрагменты воспоминаний из детского сада и как в аквапарке на меня летел мяч. Поэтому о детстве я знаю только по рассказам родных.

Я часто общаюсь с бабушкой и дедушкой, родителями отца. Они много рассказывают мне о прошлом. Я родился в Северодвинске, какое-то время наша семья жила там, а потом мы с родителями переехали в Видяево — военный городок в Мурманской области.

После аварии и гибели отца на «Курске» нам предлагали квартиры в разных городах — Воронеже, Москве, Питере, Северодвинске. Сначала мама хотела выбрать Северодвинск — там живут ее родители и вообще много родных. Но дедушка ее отговорил: «Что здесь делать, переезжай в большой город». Поэтому в итоге мама получила квартиру в Санкт-Петербурге. Каждое лето мы выезжали в Северодвинск к ее родителям, а потом к родителям моего отца в Мурманскую область — в село Лопарское, где папа жил лет с 14 и где он провел свою юность.

С 2001 года я рос в Петербурге, считаю себя петербуржцем и неважно, что я родился в Северодвинске. Для меня Петербург родной и важный город. В своем районе я знаю каждую стенку. Иногда бывают моменты, когда хочется уехать, но, когда уезжаю, рано или поздно все равно начинаю скучать по Питеру, по друзьям, по семье и родителям. Семья для меня — мама, брат (ему сейчас 15 или 16 лет), отец, бабушки, дедушки и второй муж мамы. Он появился в ее жизни, когда мне было пять-шесть лет, воспитывал меня, очень хорошо меня знает, в каком-то смысле он заменил мне отца.

Образ отца

Знание о том, что мой отец — подводник, было со мной как будто всегда. Не помню такого периода в своей жизни, чтобы я об этом не знал. Я всегда об этом помнил. Отца я лично не помню, знаю о нем только по историям — рассказам мамы и бабушки с дедушкой.

От мамы часто слышал историю их знакомства. Это произошло в Северодвинске. Мама там жила, а отец приехал в Северодвинск по службе. Они увидели друг друга на каком-то празднике у общих знакомых. Мама говорит, что это была любовь с первого взгляда. Сейчас мы с мамой говорим об отце нечасто, но все его помнят и любят. Дедушка и бабушка любят делиться воспоминаниями о его детстве. Хотя сейчас они больше сконцентрированы на мне и пытаются поддержать меня в учебе.

Когда мне было лет 15, родные часто говорили мне, что я очень похож на отца внешне. Сейчас они говорят о сходстве реже. Сам я считаю, что мы действительно похожи внешне. Но по характеру, конечно, мы разные люди. Хотя мне сложно сравнивать, потому что лично отца я не знал.

Мама часто вспоминала, как он со мной постоянно нянчился, когда я был грудничком, часто не спал ночами, чтобы меня убаюкать, а я всегда радовался и улыбался, когда отец приходил со службы. Вообще, судя по рассказам мамы, в детстве мной больше занимался отец: когда он был дома, то старался сделать так, чтобы мама больше отдыхала. Отец был очень ответственным человеком. Я также знаю, что он был хорошим человеком, что он был интересным человеком.

В детстве я ориентировался на отца. Он был для меня кумиром. Помню, как-то мы с мамой ехали в автобусе, она общалась по телефону с каким-то журналистом и спросила меня, кем я хочу быть, когда вырасту. Я ответил — моряком. Наверное, у многих ребят было так в детстве — ты пытаешься понять, каким хочешь быть, ищешь себе кумира, чтобы сказать: «Хочу быть таким, как он». А потом начинаешь думать и меняешь свое мнение. Так было и у меня. Со временем, когда я начал серьезно размышлять о будущей профессии, понял, что военная карьера не мое.

Военная профессия ко многому обязывает, в каком-то смысле связывает тебя — ты подписываешь контракт на время службы и не принадлежишь сам себе. А для меня важна большая свобода. Сейчас я стараюсь не ставить себе кого-то в пример, стараюсь развиваться самостоятельно. Но я по-прежнему уверен — отец был хорошим и интересным человеком. В этом мое мнение ничуть не поменялось. Я бы с удовольствием пообщался с ним, но, к сожалению, возможности такой нет.

О личной памяти

Память об отце — для меня это личная история. О том, что мой отец погиб на «Курске», знает только близкий круг: родственники и другие важные для меня люди — одноклассники, друзья, с которыми я познакомился уже во взрослом возрасте в 2018 году, несколько одногруппников. Коллеги по работе, большинство однокурсников, широкий круг знакомых — не знают.

Я не рассказываю о «Курске» и об отце всем подряд, просто не вижу в этом смысла. Это трагическая история, она связана со мной, с мамой, с бабушкой и дедушкой — ни с кем другим.

Да и с друзьями мы практически не общаемся на тему «Курска», поскольку я сам мало что знаю об этой истории. Мои ровесники и я не понимаем, как это вообще происходило.

Иногда мама приходит на могилу к отцу в течение года, чтобы убрать там и почистить памятник. Я прихожу только один раз в год, на годовщину — 12 августа.

Обычно в этот день с утра мы едем на Серафимовское кладбище, где проходят памятные мероприятия, выступает губернатор... Придем, посмотрим, послушаем, положим цветы и уходим. На этом ежегодном торжественном мероприятии в память о «Курске» к нам часто подходят журналисты. Я даже не помню, что они спрашивают. Просто помню, что подходят за какими-то комментариями. Думаю, они видят, что мы положили цветы на памятник, понимают, что мы родственники подводника, и только после этого начинают обращаться к нам, что-то спрашивать. Во всяком случае, чаще всего это происходит так. Но мне каждый раз как-то неловко. Обычно мы с мамой отказываемся от комментариев. Что они хотят узнать, я не знаю. На протяжении последних трех лет мне также стабильно пишут какие-то телеканалы, газеты, YouTube-каналы. Но я не привык об этом говорить. Это интервью о «Курске» и об отце я даю впервые.

После памятных мероприятий 12 августа мы отмечаем мамин день рождения (вдова Сергея Грязных, Елена, родилась 12 августа. 12 августа 2000 года она ждала возвращения мужа с учений, чтобы встретить свое 22-летие.— «Ъ»). Мама старается отвлечься, а мы стараемся акцентировать внимание на празднике, потому что эта дата связана не только с ее рождением, но и со смертью отца. Обычно мама собирает небольшую компанию из близких людей, друзей — в последнее время их не так много. Либо собираемся только мы семьей.

Об общественной памяти

Если говорить об общественной памяти, мне кажется, история «Курска» вспоминается только 12 августа: о «Курске» говорят раз в год, один день, и все идет дальше. В течение года речи об этой катастрофе нет нигде. Наверное, это неправильно. Но если посмотреть с другой стороны, из молодежи многие вообще не знают о том, что была такая подводная лодка «Курск» и что она затонула. Для тех, кто родился после 2000-го, эта история — что-то непонятное.

Когда мне было лет 12, я виделся с Софией Дудко (София Дудко — мама погибшего старшего помощника командира «Курска» Сергея Дудко. После смерти сына она начала общественную деятельность по сохранению памяти о «Курске», издала книгу об экипаже подводной лодки, проводит «уроки мужества» в школах.— «Ъ»). Мы с мамой ходили к ней в гости пару раз. Но я не особо слежу за тем, что она делает.

Какие-то объединения детей или матерей подводников «Курска» мне неизвестны. Думаю, если бы они существовали, моя мама об этом знала бы. Наверное, неплохо, если бы такое объединение было, но я не знаю, что бы я лично там делал. Эта трагичная история связана с нами, и мне не очень хотелось бы навязывать ее тем, кому это неинтересно. Мне кажется, как помнить и что помнить — это личное дело каждого.

О гибели «Курска»

Из всех детей подводников «Курска» я один из самых младших. Есть ребята, которые были в более сознательном возрасте, когда произошла катастрофа. Им сейчас по 30–35 лет.

Я смотрел и смотрю различные документальные фильмы, интервью, читаю материалы об аварии на «Курске», о том, как это все могло произойти. Некоторые фильмы я пересматривал по нескольку раз. Везде даются разные версии. Все фильмы претендуют на правду. Но в этом ведь и есть их задача — убедительно рассказать о собственной версии.

Не знаю, какого мнения о причинах катастрофы на «Курске» придерживаться. Не знаю, какое из них — правда. Но официальной версии о взрыве торпеды я точно не придерживаюсь. Я на сто процентов уверен, что было не так, как рассказывали по телевизору (Здесь мы собрали хронологию того, как освещалась гибель подлодки в августе 2000-го и как память об этой трагедии сохранялась в последующие годы.— «Ъ»).

А как все было на самом деле и почему преподносилось так, как преподносилось, можно объяснить двумя словами — «это политика». Мне кажется, со временем правда сама раскроется. При каких-то условиях.

Стоит ли выяснять правду? Думаю, большинству все равно. Если говорить о меньшинстве, которое хочет узнать, смотрит документальные фильмы об этом, для них, наверное, это было бы важно.

Для меня знать правду важно. Хотя, если честно, не знаю, что бы я с этой информацией делал. Я столько всего посмотрел, столько разных версий слышал, примерно понимаю, что могло быть. Думаю, одна из альтернативных версий либо их совокупность — правда. Поэтому, когда она раскроется, уверен, я даже не удивлюсь (Многие родственники погибших подводников считают, что материалы расследования аварии на «Курске» засекречены. В беседе с «Ъ» адвокат Борис Кузнецов и журналист Елена Милашина, которые в начале 2000-х годов изучали 133 тома материалов уголовного дела, сказали, что в них нет засекреченных данных. «Ъ» не удалось получить точную информацию про статус уголовного дела о гибели «Курска». Мы направили вопросы в Главную военную прокуратуру — есть ли в материалах этого дела сведения, которые являются засекреченными, а также кто и каким образом может ознакомиться с материалами дела. Однако на эти вопросы представитель Главной военной прокуратуры ответил, что запрошенные редакцией сведения «составляют государственную тайну».— «Ъ»).

О себе и о будущем

Я учусь в Политехе на системного аналитика, но мне эта профессия не по душе. Со временем, когда я начал делать первые шаги в сфере IT-разработки, понял, что мне это нравится гораздо больше и выбрал для себя это направление. Этим я сейчас и занимаюсь — работаю программистом и провожу у детей онлайн-занятия по разработке. Мне нравится, что я могу видеть конкретный результат своей работы: например, написать код и получить мобильное приложение. В этом плане я поставил себя на карьерный и личностный путь. Эта профессия дает мне нужную свободу — можно находиться в любой точке мира и при этом заниматься своим делом.

В последнее время понял, что я — гражданин мира. Мне очень нравится путешествовать, нравятся горы. Например, в Крыму, в Севастополе. Там великолепные закаты. Дальше Уральских гор я пока не летал и побывать в Европе пока не успел. Но недавно я был в отпуске в Казахстане. Прилетев туда, я почувствовал свободу. Понял, что максимально комфортное для меня место — Алматы. Из любой точки этого города видны горы, и это здорово поднимает настроение. Быть в разных местах, часто бывать на природе, не быть привязанным к конкретному месту — это моя зона комфорта, в которой мне хочется остаться.