Алексей Серебряков на экране, как правило, герой с громоподобным голосом, от которого можно ожидать чего угодно. Исключением до недавнего времени разве что был его Николай из «Левиафана» Андрея Звягинцева — сломленный горем и предательством самого близкого человека. Тем неожиданнее и интереснее наблюдать за Алексеем в «Ван Гогах» Сергея Ливнева. Оставив в фильме пространство для его фирменных эмоциональных выпадов (да еще и в паре с самим Даниэлем Ольбрыхским!), режиссер чуть ли не впервые раскрыл на экране нежность и трогательность одного из самых брутальных актеров наших дней.
И все же главным сюрпризом стал сам Серебряков в разговоре с «РБК Стиль». Спокойный, взвешенный, сентиментальный и обезоруживающе честный. Как такому задавать острые вопросы? Никак. Остается только восхищаться и завидовать его семье, которую сам актер называет своим главным достижением.
— Хочется начать не с вас, а с фигуры режиссера Сергея Ливнева. Тем, кому побольше лет, не надо напоминать, кто это такой. Они знают, что такое фильм «Асса». А остальным можно и пояснить.
— Познакомились мы лет 30 назад — а это уже практически полжизни. Сергей пригласил меня сниматься в картину «Серп и молот». Мы очень хорошо работали на этой картине, плотно, интересно, азартно, с драйвом. Вместе писали, переделывали. Это был очень интересный творческий процесс. Но это кино вышло во время безвременья и его не было практически на экранах. По телевизору его тоже не показывали. А дружба наша сохранилась до сих пор.
— Ровно потому, что фильм малоизвестный, тоже, думаю, будет нелишним отдельно рассказать, о чем он. Тем более вам на том фильме пришлось примерить довольно необычный образ.
— «Серп и молот» — картина о том, как по распоряжению Сталина решили женщину переделать в мужчину, чтобы посмотреть, что из этого получится. Чтобы, если что, у нас появилось сразу много солдат. Картина эта, на мой взгляд, замечательная. Ее и сегодня можно смотреть с большим удовольствием, особенно если ты знаешь советские мифы, которые она обыгрывает. Про Павла Корчагина, скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница» и прочие. Фильм, к сожалению, получив достаточно много призов, на экраны не вышел. На этом Сережина режиссура закончилась на долгие годы, он стал продюсером и много лет на мои уговоры писать и снимать не откликался, а клялся и божился, что в режиссуру не вернется и что его настоящее призвание — продюсировать.
Продюсировал он коммерчески успешные проекты, такие как «Любовь в большом городе» и «Гитлер Капут». Хотя и серьезные фильмы он продюсировал иногда тоже — документальный фильм «Девственность» Виталия Манского, «ПираМММида», в которой я сыграл Мавроди, а Федор Бондарчук — Березовского. Но, видимо, он все-таки оказался ненастоящим продюсером, потому что в один прекрасный день закрыл контору и сел писать «Ван Гогов». Очень личную для него историю, навеянную отчасти собственным детством. Поэтому это важная работа для нас обоих. Мы постоянно находились в контакте в процессе написания сценария. Много разговаривали, пили — он чай, я кофе.
— С чего началось ваше общение с Сергеем про эту роль?
— С того, что он написал несколько сцен и показал их мне. Он давно хотел вернуться к режиссуре и перебирал некоторые сюжеты. Брался за одно, оно не получалось. Он продолжал искать. И вот он нашел какой-то внутренний смысл в этой истории и прислал мне несколько эпизодов. Про которые я сказал, что они замечательные.
— Что за эпизоды?
— Прощание с матерью. Сценарий сперва был написан на мать. И переделывался ровно за десять дней до съемок. Так случилось, что Сергей не смог найти актрису. Или точнее — та актриса, которая должна была играть, в последний момент отказалась. Это была катастрофа на самом деле, Сережка стал весь серого цвета. И тогда он совершил безумный, но совершенно фантастический прорыв. Позвонил Даниэлю Ольбрыхскому.
— Решил еще раз переделать женщину в мужчину.
— Он спросил: «Даниэль, вы не хотели бы сыграть в картине? Правда, сценарий у меня на женщину, но я перепишу, если вы согласитесь». Даниэль спросил: «Сколько съемочных дней?» Ливнев говорит: «17». Даниэль посмотрел расписание и сказал: «У меня ровно 17 свободных дней». Тогда ему отправили сценарий, еще в женском обличье. Этот сценарий прочитала его жена и ему пересказала. И он согласился!
— Ваш персонаж — художник. И терзания у него очень художественные.
— Ну да, наверное. Человек в 53 года хочет закончить жизнь путем эвтаназии. Настоящий гуманитарий!
— При этом в его терзаниях много забавного. Взять хотя бы первое ваше появление на экране. Вы говорите: «У меня иголка в мозгу!» Марк бесится, а нам смешно.
— Согласен, наверное. Что-то в этом смешное есть.
— Главное, что на вас этот образ очень ложится. Смотришь на вас и веришь, что...
— …Что у меня иголка в мозгу. Точно. Видимо, так и есть.
— Каково было на время сменить амплуа и вместо загнанного в угол простого русского человека сыграть терзаемого противоречиями художника?
— Мне было нормально. Я учился на артиста, это моя профессия, я занимаюсь ею уже 40 с лишним лет. И потом, рядом со мной был Ольбрыхский. Для меня это памятник, монумент. Так что для меня было счастьем входить в кадр. Хотя психологически картина далась тяжело. Она требовала особой концентрации. И очень трудно пробиться к себе ребенку. Вернуться в возраст детских страхов, унижений и беспокойств. Знаете, меня интересует в принципе природа человека. С помощью этой профессии я занимаюсь самим собой. Кто я такой, что я такое, как соотношу себя со всем тем, что меня окружает. Назовем это гамлетизмом. Если материал предполагает постановку таких вопросов, то он мне интересен. А интеллигентность — всего лишь краска. Может быть и брутальность, и ранимость, может быть и алкоголизм — это неважно.
— То есть для этой роли в себе копаться пришлось не только автору, но и вам?
— Приходилось, в общем-то, не спать. И мучиться, и пытаться, и думать, и курить много. Искать, сомневаться, задавать вопросы, отказываться от чего-то, в чем-то утверждаться. В общем, мы очень плотно с Сережкой работали, месяц-полтора говорили только про кино, про то, что снимаем, как, почему. Несмотря на то что у него уже было твердое понимание того, что ему нужно. Это бывает крайне редко у режиссеров. Ну и плюс для меня, конечно, замечательный идиш, который пришлось выучить. Точнее, те реплики, которые я произношу. Это тоже было очень тяжело.
— А в кино легли как родные!
— Да.
— Если что, не потеряетесь в Тель-Авиве.
— Ну, из меня знатный еврей, что там говорить!
— Так что вы в себе обнаружили в процессе работы над ролью?
— Это я оставлю при себе. Вы смотрите кино, а все, что происходит со мной, — это мои заботы.
— Вам присущ гамлетизм за пределами съемочной площадки?
— Скорее, да. Я человек рефлексирующий, сомневающийся, тут даже говорить нечего. Часто ошибающийся, без сомнения. И я сентиментален.
— В кино плачете?
— Да.
— Но без попкорна?
— Без.
— Для вас это строгое правило?
— Некоторые картины предполагают, что без попкорна их вообще смотреть невозможно. Это единственное, что скрашивает их просмотр. Поэтому, когда я хожу с детьми в кинотеатр, то, конечно, без попкорна не обойтись.
— Вы как-то воспитываете вкус детей? Говорите им, что хорошо, а что плохо?
— Нет, я не говорю им, что это плохо. Потому что, собственно говоря, что плохого в том, что они смотрят аттракционы? Они находятся в том возрасте, когда это им еще интересно. Я в детстве тоже катался на аттракционах и получал от этого большое удовольствие. Другой вопрос, переходит ли дальше человек в какое-то иное качество. Странно, если ты в 50 лет еще любишь смотреть «Пиратов Карибского моря». Такие люди уже должны вызывать какое-то сочувствие.
Но мои дети смотрят разное кино. Нет никакого секрета в том, что их жизнь совсем другая по скорости, по темпу, по ритму. Вполне естественно, что им трудно смотреть старые картины, которые просто не соответствуют их темпоритму. Они засыпают, им скучно. Для этого существует современное кино, которое тоже иногда бывает хорошим. Глубоким, серьезным. «Ван Гоги» можно назвать таким олдскулом, это немножко ретро по подаче. Но мне кажется, в этом их достоинство. Мне нравится, что камера не дрожит и не трясется. От дерганья у меня голова начинает кружиться.
— Про Даниэля Ольбрыхского. Вы много раз уже говорили, что наблюдали за ним на площадке, пытаясь у него чему-то научиться.
— Научиться этому нельзя, это дар. Это как любовь. Она либо есть, либо ее нет. Если повторять одно и то же движение много раз, накачивается мышца. Так же и в актерстве, накачать можно любую мышцу, но чтобы взлетать так высоко — для этого нужен дар. Он у него есть. Он поцелованный, конечно. Кроме того, что он подарок сам по себе. Без тени позерства, понтов, снобизма. Партнер чудеснейший. Не выдрючивается, идет на контакт, все подхватывает. Все очень мелко, тактильно, интимно. И рассказчик замечательный. Много вспоминал про Высоцкого, про артистов, с которыми работал, особенно про французский период. Про Вайду, с которым он сделал 15 картин. Для меня как для человека кино слушать его было восторгом.
Странно, если ты в 50 лет еще любишь смотреть «Пиратов Карибского моря». Такие люди уже должны вызывать какое-то сочувствие.
— Почему он так быстро согласился на роль? Жена хорошо пересказала сценарий?
— И это тоже. Но, думаю, ему самому было интересно. Все-таки не каждый артист согласится играть такое физическое состояние, как у него в «Ван Гогах».
— А вы боитесь стареть, болеть?
— Да. А что, кто-то не боится?
— Проживание драматичных моментов на экране помогает в жизни справляться с непростыми ситуациями?
— Без сомнения, для этого и существует искусство. Мы за счет чужих жизней, прочитанных, увиденных на экране или в театре, приобретаем собственный опыт.
— Вернемся к детям и тому, что они смотрят. Вы бы снялись в «Пиратах Карибского моря», которых так не любите, чтобы они получили удовольствие?
— Слушайте, я для них снялся в клипе Басты, которого до этого даже не знал. Мне позвонили с предложением, дети услышали и как давай кричать: «Папа, ты что! Давай, папа, давай! Это же Баста!» Я думаю, кто такая Баста вообще? Откуда эта Баста взялась? И я снялся в клипе, потому что мои дети этого захотели.
— Ну дети вам рассказали, кто это такой?
— Они не рассказали, они проорали.
— Вы с тех пор полюбили эту музыку?
— Я вообще не очень вижу в ней музыку. Иногда бывают неплохие тексты, тут не поспорить. А так я все же поклонник классической музыки.
— Что из современного вам нравится?
— Мне нравится современная архитектура, когда она хорошая. Не чувствую современной живописи в принципе. Не понимаю ее, нет контакта. Джаз могу послушать современный. Балет. Современный балет люблю больше, чем классический.
— А современное кино?
— Что вы имеете в виду? Ритм рваный, монтаж, вот это? Если это соответствует смыслам, заложенным в этом произведении, если этот киноязык необходим именно для этого кино, то конечно. Бондарчук тоже снимал клип в «Войне и мире», а Эйзенштейн использовал рваный монтаж. Ну и что? Эти фильмы и сегодня можно смотреть.
— Что вы думаете про нынешнее телевидение? Вы почувствовали на себе то новое качество сериалов, о которых все говорят?
— Опять же смотря о каких сериалах мы говорим. О ситкомах, об авторских сериалах, о сериалах про ментов?
— «МакМафия» — это круто?
— Круто, потому что это BBC и у них огромные ресурсы. Но сказать, что я большой поклонник этой истории, не могу, потому что это очень приблизительное кино о мафии и о том, что на самом деле происходит. Но за счет количества денег, вложенных в кадр, это можно смотреть. Есть сериалы, которые гораздо дешевле и гораздо интереснее. Те же «Во все тяжкие», «Родина».
— Как случилось, что вы начали сниматься за рубежом?
— Так случилось, что картина «Левиафан» хорошо прозвучала на Западе. И теперь когда где-то за рубежом идет разговор о русских артистах, меня тоже имеют в виду. В «МакМафию» я попал из-за «Левиафана». И другие иностранные роли тоже. Вот только что отснялся в Швейцарии. Но задачи такой перед собой я никогда не ставил. Я не собираюсь влезать в ту индустрию. Там тоже достаточно много глупости, уродства и бездарности. У меня, слава богу, есть своя, родная, российская... Я к ней привык, я в ней умею плавать, зачем мне чужие реки?
— Судя по тому, с каким холодом вы об этом говорите — действительно, за это не держитесь.
— Не держусь совсем.
— Неужели вам был совсем неинтересен этот опыт?
— Было достаточно забавно сниматься в «МакМафии». Меня возили на мерседесе, разрешили курить везде. Там курить вообще нельзя, а мне разрешили везде. Я чувствовал себя в шоколаде. Плюс это большая группа, большие возможности. Хорошие интерьеры, хорошие костюмы. Все то, на что у нас не хватает бюджетов. А там это есть. Если бы еще с содержанием они что-то сделали, было бы совсем замечательно.
— Гонорары хорошие?
— Не могу так сказать. Даже, наверное, меньше, чем здесь.
— Тем не менее вы продолжаете работать за рубежом.
— Поскольку мои дети учатся в Канаде, я должен находиться рядом с ними. Они в таком возрасте, когда мне еще нужно их контролировать, вести. И чтобы не сидеть там без дела, я соглашаюсь помогать в малобюджетных картинах, что-то играть. Тоже полезный опыт, потому что я знакомлюсь с молодыми людьми, которые приходят в эту индустрию. Это такая инвестиция. Может, когда они станут мастерами, я смогу позвонить и сказать: «Слушай, я у тебя тогда снялся бесплатно, дай мне сейчас пару съемочных дней на лекарства».
— Как вы друг друга находите? У вас есть иностранный агент?
— Я даже не знаю, как они меня находят. Мир тесен на самом деле. Это иллюзия — думать, что все так далеко и невозможно. Если есть желание и потребность, все можно организовать, всего добиться.
— У вас были похожие случаи, как у Ольбрыхского? Чтобы жена пересказывала сценарий и говорила — крутая история, давай снимись?
— Так и происходит, потому что я не читаю по-английски. Поэтому в основном это делает дочь и потом мне пересказывает. Мальчишки и дочь — они говорят свободно.
— Сами роли при этом на русском языке?
— Например, в одной короткометражке играл короля Лира на русском. Но там был принцип, что все персонажи говорят на разных языках. И в других фильмах вполне естественно я играю русских. Я сам русский. Кем я еще могу быть?
— Что должно быть в сценарии, чтобы в пересказе дочери заинтересовать вас?
— Человеческое высказывание. Чтобы не игрушечно все. Не стилизация, не постмодерн — это все мне уже не интересно. Мне важно, чем человек болеет, о чем страдает, из-за чего он готов харкать кровью и ползать на коленях. Тогда я готов сниматься.
— У вас есть актерские мечты?
— Уже нет.
— В какой момент они прекратились? Что было последней галочкой?
— Наверное, когда я сыграл всех военных всех званий, сыграл восемь раз хромого, три раза парализованного, десять раз врачей разных специальностей — понял, что все, я исчерпал себя.
Дети услышали и как давай кричать: «Папа, ты что! Давай, папа, давай! Это же Баста!» Я думаю, кто такая Баста вообще?
— Про «Левиафан». Что вы сегодня, много лет спустя, думаете про эту работу? Что она вам дала, кроме приглашений в зарубежные фильмы?
— Дала она много, потому что работа серьезная, большая и глубокая. Я уж не говорю о том, что я научился играть разные степени опьянения. Это не так просто. Держаться в этом состоянии по 12 часов рабочего дня — это достойный опыт. Что я доказал в «МакМафии», собственно говоря. Но это все шутки...
Дело в том, что сегодня исполняется ровно четыре месяца моей внучке Агате. Сегодня день рождения (интервью записывалось 26 февраля. — «РБК Стиль»). Через несколько лет она вырастет и спросит: «Дед, а ты вообще в жизни что делал?» Можно будет ее посадить и показать все, что я наварганил в этой индустрии. Но это же будет просто мучение, зачем же. Мне жалко ее. Но десяток картин я ей покажу. Десяток у меня найдется, слава богу. «Левиафан» — одна из них.
— У вас в этом году тоже юбилей. Это что-то для вас значит?
— Я не очень понимаю радости по поводу того, что ты на год приближаешься к концу. Я радости по этому поводу не испытываю.
— В «Ван Гогах» многое завязано на том, что завтра буквально пора умирать, а до сих пор столько всего не сказано самыми близкими людьми.
— Да, это все про скелеты в шкафу.
— У вас есть совет, как такой ситуации избежать?
— Не врать.
— У вас получается?
— Я очень стараюсь.
— Что самое сложное в воспитании детей?
— Не врать.
— Что вам приносит больше всего счастья?
— Семья.
— А несчастья?
— Их болезни. Для меня самым главным является семья, моя любовь к моей жене, потому что я люблю ее как в самых лучших, самых романтических романах мира. Мои дети. И мои собаки.
— Сколько их у вас?
— Пять. И все беспородные.
— Всех подобрали?
— Да. С собаками самый главный секрет: как только умирает одна, сразу брать другую. Не ждать ни дня, иначе потом никогда не решитесь.
— Большого сердца вы человек.
— Какое есть, я его не измерял.
— А со стороны выглядите таким угрюмым. Или это защитная маска?
— Угрюмый... Наверное. Я не очень разговорчивый, надо сказать честно. Не очень веселый человек. Ну а что греха таить, много боли вокруг, страданий много. Открываешь интернет или включаешь телевизор и думаешь: «Господи, почему же люди такие несчастные?»
— У вас есть ответ на этот вопрос?
— Этим вопросом я до сих пор занимаюсь в кино. В своих ролях.
